Во время диалектологической экспедиции у само­го Белого моря студент записал фразу, сказанную одной старушкой:

— Летось погода дивная живёт: дождь летит, бог стрелы пущает и гром...

Как будто из сказки, правда? Как будто все по-русски сказано, а вот студент задумался. И не удиви­тельно: здесь по крайней мере пять лингвистических загадок. Для человека внимательного, конечно.

Вот я написал: «удивительно», посмотрел строч­кой выше, а там уже есть слово дивная — того же корня и того же самого языка. А ведь не то же самое слово!

Что значит удивительное? Это нечто, вызываю­щее удивление.

А что такое дивное? У этого слова теперь два зна­чения: удивительное — старое значение — и пре­красное — разговорное, довольно новое значение, например: дивный голос. Одно значение устарело, а другой чересчур вычурное, не всякий решится его использовать.

Между тем «перевести» слова старушки, скажем, так; «Летось погода удивительная живет...» — со­вершенно неверно. Что ж тут удивительного: дождь, молния, гром? Обычная летняя гроза. Чтобы пра­вильно понять это высказывание, нужно осмотри­тельно отнестись сразу ко всем словам в предложе­нии.

Студент поступил правильно. Он стал задавать вопросы, пытаясь понять значение нужного нам слова, и установил, например, что в речи его собе­седницы невозможна «дивная девушка», а «дивная жизнь» вызывает только смех. Следовательно, зна­чение прекрасный для этого слова в этом говоре неизвестно. Что бы еще? Ах, да, а «дивные очи» могут быть? Как же, дивные очи живут (опять жи­вут!) — на иконе... Стоп!

Можно перевести дух и поразмыслить.

В говоре только в двух сочетаниях возможно прилагательное дивный — и оба раза в какой-то связи с богом, то со сказочным, который поливает из небесной бочки бабкин огород, то с нарисованным давным-давно на старой почерневшей доске.

Девичьи очи, по представлениям нашей старуш­ки, дивными не бывают. Нет в них ничего боже­ственного.

И поскольку ничего больше мы от нее не узнаем, снимем с полки этимологический словарь, поста­раемся вникнуть в сказанное"с исторической точки зрения. Наше наблюдение подтверждается: корень див- встречается во многих языках, родственных русскому. Литовское оЧеуаз и латышское оМеуя оди­наково значат бог. В авестийском daeva скрывается значение более со­бирательное — демон. Древнегреческое слово dios обозначает божественный. Даже в русском диа­лектном дивья бы! мы находим остатки все того же значения: дай бог! Бог, а может быть, и леший, и до­мовой — словом, какая-то сверхъестественная сила. Из этого сопоставления слов с одним и тем же древ­ним корнем в разных родственных языках следует, что давным-давно корень див- связывался с обозна­чением божества, которому поклонялись наши да­лекие предки. А потом, много позже, с этим корнем стало связываться значение чуда, чего-то удивитель­ного, странного, непонятного, вызванного действи­ем сверхъестественных сил. Эти-то последние зна­чения и характерны для древнерусского языка, они же сохранились и в некоторых архаических русских диалектах. В «Слове о полку Игореве» встречается и диво (удивительно), и Дивъ — страшный лесной бог славян-язычников.

Вот, оказывается, почему не могут быть дивными девичьи глаза. Это только поэт в своем увлечении мог назвать их дивными, то есть божественными. Такое смещение в значении слова наглядно выража­ет отношение поэта к той, о ком он пишет. И когда-то такое смещение значения, впервые использованное, было смелым и даже кощунственным, и нашлись люди, которые осудили поэта. А теперь оно нас уже не удивляет: сами-то мы пошли еще дальше!

Наречие летосъ значит этим летом, и по своему образованию оно равно другим диалектным наре­чиям: зимусъ (этой зимой), веснусъ (этой весной), утресь (этим утром), ночесъ (этой ночью). К опре­деленному имени существительному присоединяет­ся указательное местоимение сей в старой краткой форме — вот и получается дополнительное указа­ние: ни в какую другую ночь, а именно в эту, кото­рая только что прошла или еще длится (ночесъ).

Перечитаем то, что написали: «Ночь прошла».

На месте нашей старушки мы с вами и о дожде сказали бы, что он идет, а не летит.

Но спросите у кого-нибудь на севере: «Идет дождь?» — и вам ехидно заметят: «А с чего дождю идти, разве у него ноги есть? Дождь летит». То же, разумеется, относится и к ночи: не может она прой­ти. Следовательно, в этом северном говоре следует ожидать, что ночь сочетается с каким-то другим глаголом.

Наше литературное выражение дождь идет по своему происхождению является довольно поздним. Возникло оно благодаря тому, что у глагола расши­рилось значение: теперь у нас идут не только дождь и снег, — идет поезд, идет руда, идет план, идет со­ревнование, идет мысль, идет кинофильм, идет и многое другое, никогда не имевшее ног.

Слово погода, по-видимому, никого из вас не удивит. Между тем во многих районах России пого­да употребляется только для обозначения хорошей погоды; в других говорах скажут — вёдро. А если дождь или гроза — это непогода.

Обнаруживается интересная закономерность: многие слова расширяют свои значения. К древне­му, исконному значению прибавляются все новые и новые оттенки. В новом значении слово на первых

порах обычно используется людьми с поэтическим воображением как дополнительный, но выразитель­ный мазок на той словесной картине, которую они рисуют. Потом старое слово вступает во все новые и новые сочетания с другими словами, обогащаясь не­ожиданными оттенками значения. Некоторые из них забываются, другие же укрепляются в речи, входят во всеобщее употребление. Так возникает много­значность слова, например, многозначность глагола идти. С течением времени из этой многозначности может вырасти совсем новое, другое слово.

Сравнивая литературный язык с диалектным, легко заметить, что многозначность слов и большое число различных оттенков значения характерны для литературного языка.

Однако не забудем нашего студента: ему оста­лось неясным и значение глагола живёт.

Если дождь не может ходить из-за отсутствия ног, каким же образом «живет» погода — нечто не­одушевленное. Тут какая-то неувязка (если судить по нашим меркам) или загадка (если хорошо вду­маться).

В записанном высказывании этот глагол равен литературному стоит: «Погода стоит хорошая.»

Не только в диалектной речи встречается подоб­ное употребление жить. Писатели-северяне вкла­дывают его в речь своих героев. У Бориса Шергина в его «Двинской земле» находим:

«Я спрошу:

— Спите, крещеные?

— Не спим, живем! Дале говори».

Из содержания ясно, что люди, к которым обра­тился рассказчик, вовсе не стоят. В этом случае не­возможно «перевести» предложение так: «Не спим — стоим!» В том-то и дело, что они лежат, однако не спят, а пока еще бодрствуют. Может быть, диалект­ное значение слова жить и есть бодрствовать?

Да, живет — это и стоит (о погоде) и бодрству­ет (о человеке), но сверх того еще что-то. В том же произведении сам рассказчик проговаривается: «В городе, за островами, туманов не живет». Сама кон­струкция фразы, родительный падеж (туманов) вме­сто именительного (туманы), подсказывает перевод: «туманов не бывает».

Сравните еще народную примету в рассказе И. А. Бунина «Антоновские яблоки»: «Осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода тиха и дож­дик». Конечно же, и здесь живут — это бывают. Этот пример указывает на то, что не только в север­ных, но и в южных говорах жить сохраняет старое значение быть, уже неизвестное литературному языку. А такое совпадение очень важно, оно указы­вает на древность и на народный характер именно такого значения слова.

Иногда жить выступает просто-напросто в значе­нии вспомогательного глагола, он приравнивается к словам типа есть, суть. Например, в пословице «Не грози попу церковью: он от нее сыт живет». Перво­начальное «содержание» этой пословицы такое: не грози попу проклятием церкви — он ведь от церк­ви и сыт есть (сытым бывает). Теперь мы понимаем это предложение немного иначе: он, поп, от церкви живет сытно.

По той же самой причине, то есть в связи с из­менением значения слова в литературном языке, мы иногда неправильно понимаем даже современных нам писателей. У Алексея Чапыгина: «Казалось, что в этих сверкающих трещинах живут привет и ра­дость...» Глагол живут употреблен здесь не в лите­ратурном значении. Это нам кажется, что писатель использовал метафору: привет и радость — живут, как если бы они были одушевленными существами. А Чапыгин употребил знакомое ему по родному се­верному диалекту слово в его первоначальном, ис­ходном значении имеются, бывают. Впечатление метафоры — это наше собственное добавление к авторскому тексту; хорошее или плохое, но наше.

Повторяя сказочный зачин «жили-были», мы со­вершаем ту же самую ошибку. Дело не в том, что герои сказки жили-поживали. Они, если можно так выразиться, были-существовали, и притом очень давно, во всяком случае тогда, когда жили еще не значило узко находились в процессе жнзнн. Возь­мем другой отрывок из произведения А. Чапыгина, из его исторического романа «Гулящие люди»; в XVII веке на Руси гулящими называли бродяг и раз­бойников. Один из героев говорит:

«Ты же знай, што нелюбье к тебе великого госу­даря живет на том: да не пишешься ты от сей дни великим государем!»

С этим отрывком мы возвращаемся к высказы­ванию нашей архангельской бабки: она ведь тоже употребила глагол живет в том же значении стоит, пребывает.

Сравним историю глаголов жить и идти. Оказы­вается, что значения этих слов изменяются прямо противоположным образом. У идти наблюдается постоянное расширение значения, увеличение чис­ла значений, а глагол жить постепенно ограничива­ется в употреблении, его значение становится более узким.

Попробуйте сами определить значение жить в следующей цитате из романа Н. С.Лескова:

«Туганов осмотрел монумент и сказал: «Жи­вет»,— а дьякон был просто восхищен».

Заметьте: один герой романа был просто восхи­щен, а другой свой восторг выразил словесно, но ограничился одним словом живет!

Все те слова, о которых мы говорим, их изме­нения, сочетания и столкновения с другими слова­ми — все это наша речь, наши попытки выразить какую-то мысль, важную в данный момент. И поль­зуемся мы для этого средствами языка. Каждое сло­во имеет определенное и всеобщее, закрепленное в языке значение, которое в данный период является обязательным для всех. Но в речи слово соединяется с соседними словами, его значение от высказывания к высказыванию меняется, оттачивается, расширя­ется или, наоборот, сходит на нет. Одновременно с основным словом изменяются и значения произво­дных от него слов.

Читаем челобитную грамоту XVII века, которую задавленные нуждой холопы послали своему по­мещику. И вдруг наталкиваемся на такое сочетание слов: «А животишки наши, государь, прохудились вконец». С самого начала ясно, что эти «животиш­ки» никак не связаны с «животиками» в сказке Кор-нея Чуковского: «У них, у бегемотиков, животики болят». Болят, а не прохудились.

Мы прекрасно знаем, что прохудиться могут са­поги или ведра. Но живот? Разве можно себе пред­ставить дырявый, подобно сапогу, живот?

Можно предположить, что изменилось значение глагола прохудиться. Тогда, в XVII веке, оно могло означать сделаться худым, отощать. Тощий живот представить проще, чем дырявый. Но нет — речь идет именно о том, что животы не отощали, а «сами себя сделали никудышными».

Очевидно, изменилось значение у слова живот. Действительно, его теперешнее значение (часть тела, в которой расположены органы пищеварения) не является исконным. Еще в рукописях XVII века это значение выражали другие слова, в том чис­ле и заимствованные. Например, брюхо, чрево, а также стомах из латинского з^таспиэ (желудок). В XVI веке брюхом называли собственно желу­док («набил брюхо мякиной»), а чревом или даже пузом — соответствующую наружную часть тела («пал чревом на землю»). Исконное значение слова живот, по-видимому, было близко к значению глаго­ла жить: жизненное или имущественное состояние. Вот как в одном тексте XIV века противопоставля­ются два слова: «Посреди Эдема древо процвело смерть. Посреди же всей земли древо процвело жи-вотъ». Живот здесь — это жизнь.

Уже начиная с XIV в. в текстах обнаруживается колебание в значении этого слова, оно становится многозначным. Только окружающие слова дают воз­можностъ определить, о чем идет речь. А ведь точ­но определить значение слова в некоторых случаях оказывалось очень важным, например в грамотах-завещаниях. Прочтите два отрывка из псковских грамот XV века. Вот что в них сказано:

«Сим я, раба божия Ульяна, ходя при своем жи­воту (1), учинила перепись животу (2) своему да и селу своему... деверю своему Ивану до его живота (3) кормити ему...»

«А село свое... даю жене своей Федосьи до жи­вота (3) и до замужества. А если моя жена вторично выйдет замуж или умрет, то брату... а если и брат умрет, то после его живота (1) ... приказываю при-сматривати живота (2) своего жене своей...»

Мы встретили три значения одного и того же сло­ва. Там, где стоит цифра 1, вместо живота поставьте слово жизнь, на место «живота 2» — слово имуще­ство, на место «живота 3» — смерть. И текст станет яснее: «... при своей жизни я переписала все свое имущество и пашни и даю их на кормление деверю моему до его смерти». Одно и то же слово обознача­ет и жизнь, и смерть!

Прежде жнвот вообще означал только физи­ческие проявления жизни, для передачи других ее сторон имелись иные слова: духовная — жизнь, ма­териальная — житье. До сих пор в прилагательных, образованных от трех этих слов, сохранилась перво­начальная дробность значений; сравните: жизнен­ная идея, житейское дело и животная злоба — трудно переставить местами эти прилагательные! А когда-то их было еще больше, от того же корня жи- образовывались еще: жила — жизненный нерв у живого существа («жилы надорвал»), жито — основной, жизненно важный продукт питания (и в разных местах житом называли разные злаки: либо пшеницу, либо ячмень, либо просо), жить — основ­ное место обитания. Последнее сохранилось в цер­ковнославянском пажить (пастбище) и в современ­ных северных говорах, где жить обозначает жилое помещение в доме.

Похоже, что каждое жизненно необходимое яв­ление обозначалось специальным словом, а все вместе они были связаны одним общим корнем. С течением времени все такие слова изменяли свое значение, каждый раз входя в сложные взаимоот­ношения с прочими словами языка, то возникавши­ми, то исчезавшими. Но общее, исходное и главное свое значение наши слова сохранили. В частности, материальная сфера жизни долго была связана со словом животъ. Одновременно с изменениями слов изменялись условия жизни, быт людей, социальные отношения, и это также находило свое отражение в языке. Одно слово по значению как бы «раздваива­лось», «растраивалось» — становилось многознач­ным.

В некоторых случаях вообще трудно определить значение слова, как, например, в той псковской гра­моте: «...а после его живота отдать село такому-то». После жизни? Или после смерти? В этом случае оба значения слова как бы совпадают в одном, а именно: после жизни, в результате смерти.

Особенно интересно 2-е значение слова жи­вот — имущество. В первой грамоте речь идет об имуществе в целом (кроме пашни). Из содержания второй грамоты можно понять, что здесь говорит­ся о так называемом движимом имуществе, то есть прежде всего, по тогдашним условиям, о скоте. Осо­бенно в XVII веке живот стало употребительным в значении домашнее животное. Дикий зверь (дикое животное) противопоставлялся животу, животине (домашнему животному), а из всей животины вы­делялась скотина, скот, то есть домашние животные для работы.

Вот какая интересная цепь в изменявшихся зна­чениях: существование — имущество — скот — жизнь — смерть — желудок. Какой последова­тельностью связаны эти значения? В самом начале стоит значение существование, которое теперь нам кажется несколько неопределенным, слишком об­щим. Судить о древности такого значения можно хотя бы по близости существительного живот и гла­гола жить. А сам глагол уж очень близок по значе­нию другому глаголу — быть. По-видимому, значе­ния глаголов быть и жить не совпадали полностью, особенно в грамматическом отношении. Быть об­ладал большей неопределенностью и потому чаще употреблялся в значении связки. В знаменитом ска­зочном зачине, о котором уже шла речь, — «жили-были» — связкой является были, форма глагола быть, а жили — это глагол в прошедшем времени, он передает смысл. Но это содержание совсем не со­ответствует тому, с каким мы сейчас его связываем. Выражение «Жили-были дед да баба» на наш язык следует перевести примерно так: «Очень-очень дав­но, сейчас и не определить когда, имелись старик и старуха». «Жили-были» — это введение Слушателя в суть дела, равнозначное, например, постановке математической задачи: «дано». А дальше начина­ется действие. В сказке никогда не дается точное указание места и времени действия, поэтому такая неопределенная формула очень хорошо подходит к ней.

Конечное звено этой цепи — живот как часть тела. Известны нам и слова, образованные от слова живот и сохраняющие совершенно определенное значение; например: животное или животина при­менительно к домашнему скоту. Эти слова возникли уже в тот период, когда само слово живот еще со­храняло связь с понятием существование, но рас­пространялось уже только на домашних животных, с которыми (как со средством существования) в дав­ние времена очень тесно была связана и человече­ская жизнь.

Еще в XVII веке как-то пытались различать раз­ные животы. У протопопа Аввакума такое различие произведено с помощью ударений: живот в смысле жизнь имеет всегда ударение на окончании (живот, живота, животу), а живот в смысле желудок — на суффиксе (живот, живота, животу).